Неточные совпадения
Мельком, словно во сне, припоминались некоторым старикам примеры из истории, а в особенности из эпохи, когда градоначальствовал Бородавкин, который навел в город оловянных солдатиков
и однажды, в минуту безумной отваги, скомандовал им:"Ломай!"Но ведь тогда все-таки была
война, а теперь… без всякого повода… среди глубокого земского
мира…
Так я все веду речь эту не к тому, чтобы начать
войну с бусурменами: мы обещали султану
мир,
и нам бы великий был грех, потому что мы клялись по закону нашему.
— Здоровенная будет у нас революция, Клим Иванович. Вот — начались рабочие стачки против
войны — знаешь? Кушать трудно стало, весь хлеб армии скормили. Ох, все это кончится тем, что устроят европейцы
мир промежду себя за наш счет, разрежут Русь на кусочки
и начнут глодать с ее костей мясо.
Говорил оратор о том, что
война поколебала международное значение России, заставила ее подписать невыгодные, даже постыдные условия
мира и тяжелый для торговли хлебом договор с Германией. Революция нанесла огромные убытки хозяйству страны, но этой дорогой ценой она все-таки ограничила самодержавие. Спокойная работа Государственной думы должна постепенно расширять права, завоеванные народом, европеизировать
и демократизировать Россию.
— Немцы считаются самым ученым народом в
мире. Изобретательные — ватерклозет выдумали. Христиане.
И вот они объявили нам
войну. За что? Никто этого не знает. Мы, русские, воюем только для защиты людей. У нас только Петр Первый воевал с христианами для расширения земли, но этот царь был врагом бога,
и народ понимал его как антихриста. Наши цари всегда воевали с язычниками, с магометанами — татарами, турками…
Он говорил просто, свободно переходя от предмета к предмету, всегда знал обо всем, что делается в
мире, в свете
и в городе; следил за подробностями
войны, если была
война, узнавал равнодушно о перемене английского или французского министерства, читал последнюю речь в парламенте
и во французской палате депутатов, всегда знал о новой пиесе
и о том, кого зарезали ночью на Выборгской стороне.
Я не про
войну лишь одну говорю
и не про Тюильри; я
и без того знал, что все прейдет, весь лик европейского старого
мира — рано ли, поздно ли; но я, как русский европеец, не мог допустить того.
Энергические
и умные меры Смита водворили в колонии
мир и оказали благодетельное влияние на самих кафров. Они, казалось, убедились в физическом
и нравственном превосходстве белых
и в невозможности противиться им, смирились
и отдались под их опеку. Советы, или, лучше сказать, приказания, Смита исполнялись — но долго ли, вот вопрос! Была ли эта
война последнею? К сожалению, нет. Это была только вторая по счету: в 1851 году открылась третья.
И кто знает, где остановится эта нумерация?
Началась она, как все эти
войны, нарушением со стороны кафров обязательств
мира и кражею скота. Было несколько случаев, в которых они отказались выдать украденный скот
и усиливали дерзкие вылазки на границах.
Человечество
и весь
мир могут перейти к высшему бытию,
и не будет уже материальных насильственных
войн с ужасами, кровью
и убийством.
При ложном делении
мира на две части, которое вызывает необыкновенную лживость, научные открытия
и технические изобретения представляют страшную опасность все новых
и новых
войн.
Но великая
война должна иметь
и творческие исторические задачи, должна что-то изменить в
мире к лучшему, к более ценному бытию.
И я хочу верить, что нынешняя мировая
война выведет Россию из этого безвыходного круга, пробудит в ней мужественный дух, покажет
миру мужественный лик России, установит внутренне должное отношение европейского Востока
и европейского Запада.
Война мира славянского
и мира германского не есть только столкновение вооруженных сил на полях битвы; она глубже, это — духовная
война, борьба за господство разного духа в
мире, столкновение
и переплетение восточного
и западного христианского
мира.
В этом глубокая антиномия христианства: христианство не может отвечать на зло злом, противиться злу насилием,
и христианство есть
война, разделение
мира, изживание до конца искупления креста в тьме
и зле.
Война горьким опытом своим научает тому, что народ должен стяжать себе положительную силу
и мощь, чтобы осуществить свою миссию в
мире.
Внутренняя
война была прикрыта лишь поверхностным покровом мирной буржуазной жизни,
и ложь этого буржуазного
мира, который многим казался вечным, должна была быть разоблачена.
Вопрос о том, что
войну начала Германия, что она главная виновница распространения гнетущей власти милитаризма над
миром, что она нарушила нормы международного права, вопрос дипломатический
и военный — для нашей темы второстепенный.
Не случайно, что пожар мировой
войны начался с Балкан,
и оттуда всегда шла угроза европейскому
миру.
Мировая
война приводит в исключительное соприкосновение
мир Запада
и мир Востока, она соединяет через раздор, она выводит за границы европейской культуры
и европейской истории.
И неизбежно должно было раскрыться
миру, что в самой глубине буржуазной жизни лежит уже семя великой
войны, великой катастрофы.
Таким путем угашается вселенское нравственное сознание виновности всех
и вся, всех народов
и всего человеческого
мира в ужасе
войны.
Пасифистская теория вечного
мира легко превращается в теорию вечного покоя, счастливой бездвижности, ибо последовательно должно отрицать не только боль, связанную с движением
войны, но
и боль, связанную со всяким движением, со всяким зачинающим историческим творчеством.
Война вплотную поставила перед русским сознанием
и русской волей все больные славянские вопросы — польский, чешский, сербский, она привела в движение
и заставила мучительно задуматься над судьбой своей весь славянский
мир Балканского полуострова
и Австро-Венгрии.
И ныне перед европейским
миром стоят более страшные опасности, чем те, которые я видел в этой
войне.
Вронский давно предсказал мировую
войну в таком почти виде, как она сейчас происходит, столкновение славянского
мира с германским
и неизбежность единения Польши с Россией в ее борьбе с Германией (см. его «Le destin de la France, de l’Allemagne et de la Russie comme Proĺеgomenes du Messianisme»).
Продолжающееся распадение космоса природного
и космоса социального, продолжающийся разлагаться капиталистический режим, торжество атомной бомбы, хаотический
мир, раскрытый в творчестве Генри Миллера, хаос не изначальный, не начала, а хаос конца,
война всех против всех.
Если в XX в. предпочитают говорить о плановом хозяйстве, о дирижизме, об усилении власти государства над человеком, то это главным образом потому, что мы живем в
мире, созданном двумя мировыми
войнами,
и готовимся к третьей мировой
войне.
После обыкновенных фраз, отрывистых слов
и лаконических отметок, которым лет тридцать пять приписывали глубокий смысл, пока не догадались, что смысл их очень часто был пошл, Наполеон разбранил Ростопчина за пожар, говорил, что это вандализм, уверял, как всегда, в своей непреодолимой любви к
миру, толковал, что его
война в Англии, а не в России, хвастался тем, что поставил караул к Воспитательному дому
и к Успенскому собору, жаловался на Александра, говорил, что он дурно окружен, что мирные расположения его не известны императору.
Купец — человек
мира, а не
войны, упорно
и настойчиво отстаивающий свои права, но слабый в нападении; расчетливый, скупой, он во всем видит торг
и, как рыцарь, вступает с каждым встречным в поединок, только мерится с ним — хитростью.
У меня всегда было чувство, что этот высоко культурный
и свободолюбивый
мир висит над бездной
и будет свержен в эту бездну катастрофой
войны или революции.
В это время
мир уже приближался к страшной мировой
войне, которая открывает эру катастроф, несчастий
и страданий, которым не видно конца.
Но
война кончилась, опасность миновалась; Иван Петрович опять заскучал, опять потянуло его вдаль, в тот
мир, с которым он сросся
и где чувствовал себя дома.
[В одном из предыдущих писем к брату, от 26 января, Пущин заявляет, что не решается писать ему почтой о своих переживаниях в связи с переговорами о
мире после Крымской
войны; «Как ни желаю замирения, но как-то не укладывается в голове
и сердце, что будут кроить нашу землю…
Наравне со всеми прочими, я могу
и купить,
и продать,
и объявить
войну,
и заключить
мир.
Как-то вдруг для меня сделалось совсем ясно, что мне совсем не к лицу ни продавать, ни покупать, ни даже ликвидировать. Что мое место совсем не тут, не в
мире продаж,
войн, трактатов
и союзов, а где-то в безвестном углу, из которого мне никто не препятствовал бы кричать вслед несущейся мимо меня жизни: возьми всё —
и отстань!..
— Русский? Это — пустое. Правописание по Гроту мы уже одолели. А сочинения ведь известно какие. Одни
и те же каждый год. «Рага pacem, para bellum» [«Если хочешь
мира, готовься к
войне» (лат.).]. «Характеристика Онегина в связи с его эпохой»…
«Паны дерутся, а у хлопов чубы болят», — говорит старая малороссийская пословица,
и в настоящем случае она с удивительною пунктуальностью применяется на практике. Но только понимает ли заманиловский Авдей, что его злополучие имеет какую-то связь с «молчаливым тостом»? что от этого зависит
война или
мир, повышение или понижение курса, дороговизна или дешевизна, наличность баланса или отсутствие его?
С окончанием
войны пьяный угар прошел
и наступило веселое похмелье конца пятидесятых годов. В это время Париж уже перестал быть светочем
мира и сделался сокровищницей женских обнаженностей
и съестных приманок. Нечего было ждать оттуда, кроме модного покроя штанов, а следовательно, не об чем было
и вопрошать. Приходилось искать пищи около себя…
И вот тогда-то именно
и было положено основание той"благородной тоске", о которой я столько раз упоминал в предыдущих очерках.
Так-де чинить неповадно!» Этот горячий поступок разрушил в один миг успех прежних переговоров,
и не миновать бы Серебряному опалы, если бы, к счастью его, не пришло в тот же день от Москвы повеление не заключать
мира, а возобновить
войну.
Основная мысль конгресса та, что необходимо, во-1-х, распространять всеми средствами между всеми людьми убеждения о том, что
война очень невыгодна для людей
и что
мир есть большое благо,
и, во-2-х, действовать на правительства, внушая им преимущества перед
войнами международного судилища
и поэтому выгоды
и необходимости разоружения.
Целым рядом рассуждений
и текстов доказав то, что с религией, основанной на миролюбии
и благоволении к людям, несовместима
война, т. е. калечение
и убийство людей, квакеры утверждают
и доказывают, что ничто столько не содействовало затемнению Христовой истины в глазах язычников
и не мешало распространению христианства в
мире, как непризнание этой заповеди людьми, именовавшими себя христианами, — как разрешение для христиан
войны и насилия.
Другое отношение — это отношение трагическое, людей, утверждающих, что противоречие стремления
и любви к
миру людей
и необходимости
войны ужасно, но что такова судьба человека. Люди эти большею частью чуткие, даровитые люди, видят
и понимают весь ужас
и всю неразумность
и жестокость
войны, но по какому-то странному повороту мысли не видят
и не ищут никакого выхода из этого положения, а, как бы расчесывая свою рану, любуются отчаянностью положения человечества.
«Толстой пришел к убеждению, что
мир был грубо обманут, когда людей уверили, что учение Христа «не противься злу или злом» совместимо с
войной, судами, смертною казнью, разводами, клятвой, народными пристрастиями
и вообще с большинством учреждений гражданской
и общественной жизни.
Проповедовать людям зло
войны и благо
мира! Но ведь зло
войны и благо
мира до такой степени известны людям, что, с тех пор как мы знаем людей, самым лучшим пожеланием было приветствие «
мир вам», так что же его проповедовать?
И они бы действовали успешно, так как уверенность в
мире, я не говорю сам «
мир», а «полная уверенность в
мире», вызвала бы в людях развращенность
и упадок, более разрушительно действующие, чем самая страшная
война.
B-17-x, ввиду того, что: 1) цель, преследуемая всеми обществами
мира, состоит в установлении юридического порядка между народами; что 2) нейтрализация путем международных договоров составляет шаг к такому юридическому положению
и к уменьшению числа стран, в которых будет возможна
война, — конгресс предложил расширить правила о нейтрализации
и выразил желание, чтобы все договоры о нейтрализации, уже существующие в настоящее время, оставались
и вперед в силе или, в случае нужды, были дополнены в том смысле, чтобы нейтралитет был распространен на всё государство или чтобы были уничтожены крепости, представляющие для всякого нейтралитета скорее опасность, чем ручательство.
Все жалуются на это положение, которое не есть
война, но
и не есть
мир,
и все желали бы выйти из него.
Отношение первых, тех, которые спасение от
войн видят в дипломатических международных мерах, прекрасно выражается результатом последнего конгресса
мира в Лондоне,
и статьей
и письмами о
войне выдающихся писателей в 8 № 1891 года «Revue des Revues».
«Сколько бы ни говорилось против
войны и против дуэли на всех конгрессах
мира, надо всеми арбитрациями, всеми договорами, всеми законодательствами вечно будет стоять честь человека, которая вечно требовала дуэли,
и выгоды народов, которые вечно будут требовать
войны...